I'm an alien, I'm a legal alien (c)
Автор: Xian. Соавтор сюжета, бета и иллюстратор: evilblackhamster
Часть канона: Devil May Cry 3
Персонажи: Верджил, Данте
Направленность: джен
Рейтинг и предупреждения: R
Жанр: angst, drama, action, AU по мотивам Warhammer 40000
Саммари: Одна из миллионов планет Империума Человечества. Разгорающаяся искра вечного противостояния адептов Хаоса и слуг Воли Императора. Близнецы-наемники, которым есть что скрывать. Ответственность за судьбы мира не на их плечах, им бы выжить в этом мире, не предав ни себя, ни друг друга.
-1-
-1-
Луч зари к стене приник
Я слышу звон ключей
Вот и все, палач мой здесь
Со смертью на плече
© Ария
Он думал, что познал отчаяние сполна. Казалось бы, уроков на его долю за последнее время выпало более чем достаточно. Но, видно, правду говорят - чем выше взлетишь, тем больней будет падать.
Он и не думал сдаваться, когда попался охотникам. Знал, что будет бороться до конца, когда Верджил почти вытащил его и в последний момент был вынужден отступиться. Нашел в себе силы продолжать сопротивляться, после того как под наркотиками рассказал то, что не мог, ни в коем случае не должен был рассказывать. Не сломался под пытками, не повелся на такое искреннее сочувствие в глазах монашки, на ее ласковый голос и добрые слова.
Он всё выдержал, что мог. Он почти выбрался. Почти. Такое горькое слово. Жизнь и свобода были так близко - руку протяни и коснешься. Надежда дала ему крылья, кровь и смерть его врагов, его палачей и тюремщиков дали поверить в свои силы, в то, что он сможет спастись. Ему оставался один шаг, когда мир померк перед глазами. Наверное, ему всадили пулю в затылок. Кто-то из охранников остался жив, или робкой, тяжело раненой монашке хватило духу выстрелить ему в спину, или за дверью был кто-то еще? Он не знал. Его это уже не интересовало.
Ему сломали крылья в последний миг перед тем, как он дотронулся до солнца. И у Данте просто не было сил подняться еще раз. Возможности тоже не было, что в прямом смысле, что в переносном, но раньше его это не останавливало.
Он не сломался, нет. Слишком ненавидел, и чем ужасней была боль, чем хуже унижение, чем тесней клетка и тяжелее цепи - тем сильней он ненавидел. Но ненависть - она как пламя, чтобы гореть, ей нужен кислород, нужно стремление к свободе, желание жить, жажда мести. А их больше не было. Данте было все равно. Он больше не верил, не мог верить в то, что побег возможен. Да даже если б он и поверил - итог был бы тот же самый, а ощутив еще раз, как у него вырывают надежду, он бы просто сошел с ума.
Он выгорел. И ненависть лишь тлела бессильно, как последние угольки в неумолимо гаснущем костре. И безнадежность была серой и мягкой, как пепел, покрывающий всё, знавшее радость и жизнь, неосязаемым и непроницаемым слоем забвения. Данте криво улыбнулся под повязкой. Скоро он сам станет пеплом. Тогда все закончится. Эта мысль несла облегчение - и будила презрение к самому себе.
Когда он очнулся, первым, что почувствовал, было жуткое дежа-вю. Он лежал на полу, с завязанными глазами и с кляпом во рту. Руки были скованы за спиной, лодыжки притянуты к запястьям. Плечи обмотаны цепью так туго, что трудно было дышать. На шее ошейник.
Минут на пять он потерял контроль над собой. Метался, дергался и извивался. Рычал и стонал. Потом затих и больше уже не двигался. Но даже тогда - он не плакал. Его слез никто не мог бы заметить, некому было замечать. Но он не плакал.
Ощущение времени он утратил очень быстро. Сначала ему казалось, что секунды тянутся часами и он уже несколько дней валяется скованный и лишенный всех чувств, кроме осязания, сведенного до необходимости ощущать себя скованным. Что это лишь новая пытка, худшая из всех, когда нечему сопротивляться и некого ненавидеть. И тогда в нем поднималась тень былого непокорства, чтобы тут же исчезнуть, раствориться под давлением почти животного страха. Сколько еще его так продержат, сколько еще он протянет, прежде чем свихнется, прежде чем будет готов на все что угодно, лишь бы его избавили от этой неподвижности, вернули возможность двигаться, видеть, говорить?!
Вдруг ему начинало казаться, что времени прошло всего ничего и он только что пришел в себя. И он думал, что вряд ли церковники рискнут оставить его в живых после того шоу, которое он устроил, после того как он едва... едва не сбежал. И хотя он убеждал себя, что смерть лучше сумасшествия, которое ждет его в ином случае, что-то в самой глубине его существа восставало. Это что-то все-таки хотело жить, обещало, что он все выдержит и рано или поздно как-нибудь да освободится, потому что ведь нет в мире ничего идеального, а значит, нет и идеальной тюрьмы, из которой нельзя было бы вырваться. Но Данте больше не мог в это верить. И предпочитал уговаривать себя, что казнь неизбежна, что скоро все кончится и он так или иначе будет свободен.
Так и случилось.
С тихим сухим щелчком включился переговорник, и слегка искаженный передачей голос, полный холодного бешенства, спросил:
- Он меня слышит?
- Кивни, выродок! - рявкнул другой.
Данте медленно кивнул. Он хотел услышать, что они скажут дальше.
- Тебе сохранили жизнь, - продолжил первый голос. - Дали шанс покаяться и искупить грехи, вернуться в лоно церкви и послужить Богу и Человечеству. Ты отплатил за проявленное к тебе милосердие кровью и убийствами верных слуг Императора. Через двенадцать часов ты будешь предан огню. Если хочешь дожить до этого, слушай внимательно. В твоем ошейнике не электрошокер, а взрывное устройство направленного действия. Направленного внутрь. За тобой наблюдают и будут наблюдать неотступно. В случае малейшего неповиновения либо сопротивления, действительного либо мнимого, а также угрозы такового, либо же любой попытки, действительной либо мнимой, применения псайкерских способностей, взрывное устройство будет приведено в действие без промедления и без предупреждения. Ясна ли тебе твоя участь, богоотвратный еретик?
Данте снова кивнул, почти машинально. Он понял, что его ждет. И принял это.
Он лежал не шевелясь и старался отрешиться от всего. От все сильней мучившей его жажды и мерзкого вкуса тряпки, которую затолкали ему в рот, от тянущей боли и ломоты во всем теле. От смертной тоски и постыдного желания взвыть.
И у него получилось. Жажда стала привычной, боль сменилась онемением, тоска - равнодушием.
Он думал, что познал отчаяние сполна. Но это страшное знание в полной мере пришло к нему только сейчас, горько-сладким пониманием того, что отчаяние - тоже свобода. Свобода от необходимости продолжать уже проигранное сражение и бороться с тем, что нельзя одолеть. Свобода от страданий, которые приносит надежда, вновь и вновь оказывающаяся ложной. Свобода от ненависти, которая не находит выхода и выжигает его изнутри. Свобода от будущего, которого у него не будет, и от прошлого, которое больше не имеет значения, потому что его не изменить и в него не возвратиться. Свобода от самого себя.
Если б Данте спросили, как он предпочел бы провести последние часы своей жизни, он ответил бы, что сражаясь, хотя вариант "в объятиях красивой девушки" (можно нескольких) тоже хорош. Но церковникам не было никакого дела до желаний приговоренного, и единственным источником последней радости для него могли стать воспоминания. И он погрузился в них, отдался им, заставил себя забыть о том, что жить ему осталось всего ничего. Почти заставил.
Он перебирал воспоминания, как богатый старик, чувствуя приближение смерти, перебирает свои сокровища, тщась налюбоваться игрой света на драгоценных камнях.
Детство... Такое далекое, такое короткое и счастливое, когда Ева, единственный человек, любивший их с братом такими, какими они были, была с ними, и все было хорошо, и казалось, что так будет всегда, и большой мир, жестокий и враждебный, не коснется их, надежно защищенных любовью матери от всего на свете.
Юность и глупая, наивная вера в то, что в борьбе против целого мира можно победить. Что они смогут отвоевать, вырезать, выгрызть себе право на жизнь, на свободу, на то, чтобы быть собой и ничего и никого не бояться. Смешно, но Данте, даже повзрослев, так и не изжил в себе до конца от этой веры, не отказался от нее. Она была с ним, наверное, до того самого момента, когда ему в вену ввели иглу шприца с сывороткой правды.
Нет... Об этом он думать не хотел.
Он одну за другой воскрешал в памяти тренировки с братом. Упоение боем, экстаз, восхищение мастерством Верджила и гордость, потому что он не уступал близнецу и раз за разом подтверждал это. Он вспоминал каждый поединок, каждую сшибку, каждый обмен ударами, каждую рану, нанесенную или полученную. Вспоминал, как ярко светились глаза брата, светились пугающим восторгом и неподдельным уважением. Как смеялся он сам, не находя слов, чтобы описать все это жуткое и прекрасное безумие, и оттого неся какую-то полную чушь, потому что молчать был просто не в состоянии.
Он пытался заново пережить веселый азарт и дружеское, ехидное и беззлобное соперничество на охоте. Кто больше мутантов убьет, кто быстрее, кто ловчее и изящней, более стильно и изощренно прикончит очередного монстра. Бывало, они менялись противниками, как партнерами в танце, наслаждаясь игрой, собственным превосходством и неуязвимостью.
Конечно, они с Верджилом частенько цапались, иногда и всерьез, но ни разу - по-настоящему, до того, чтоб назвать друг друга врагами, чтобы желать друг другу смерти. Они были братьями, близнецами. Они нуждались друг в друге, любили друг друга. Они без тени сомнения знали - никто и никогда не сможет быть им ближе брата, никому они не смогут и вполовину так же доверять. Они были вдвоем против всех.
Данте вспомнил их первый контракт и облегчение, пришедшее, когда они с легкостью его выполнили. Они поняли тогда, что выживут, и улыбнулись устало и совсем одинаково. Обычно-то Данте скалился во все тридцать два зуба, и отнюдь не всегда потому, что ему так уж хотелось. Просто он давно заметил - чем шире ты улыбаешься, тем с меньшей вероятностью тебя заподозрят в неискренности или полезут с расспросами.
Верджил был выше этого, одного его убийственного взгляда хватало, чтобы отбить у посторонних охоту совать нос не в свое дело. Он улыбался мало, или в бою, и тогда это не предвещало противнику ничего хорошего, или, совсем-совсем редко и только для Данте, - едва приподнимая уголки губ в искренней, не то чтобы доброй, не то чтобы теплой, но такой его улыбке, что для младшего как будто солнце всходило.
Скрипнула дверь. Данте вздрогнул, возвращаясь в реальность, где его не ожидало ничего, кроме скорой унизительной смерти.
- Лежать! - приказали ему откуда-то сверху. - Не шевелиться! Одно неверное движение - и останешься без головы.
Данте расхохотался бы в голос, если б не кляп. Он не мог не то что встать, даже руку поднять, даже посмотреть на них, а ему приказывали лежать, как будто у него был выбор. Как же они все его боятся.
Что до угрозы, может, и лучше бы было, если б ее исполнили. Такая смерть всяко быстрей и безболезненней смерти на костре. Может, он даже не успеет ничего почувствовать. Но ему вдруг так захотелось в последний раз увидеть небо. Увидеть хоть что-то за пределами тюрьмы. Ведь есть же шанс, что перед казнью с него снимут повязку...
А еще... Нет, только не это, только не снова, только не надежда! Нельзя надеяться, нельзя, иначе он не выдержит. И ни за что, ни в коем случае он не должен надеяться на Верджила. Потому что если брат попытается его спасти, он угодит прямиком в ловушку и погибнет по его, Данте, вине, из-за его слабости... Из-за того, что он не справился тогда с охотниками, из-за того, что отказался от предложения Верджила. А это в десять, в сто, в тысячу раз хуже любой смерти.
Кто-то склонился над ним. Щелкнули замки - ему заменили кандалы на позволяющие стоять и даже идти, делая короткие шаги. Еще щелчки и бряцанье - к ошейнику с двух сторон пристегнули цепи.
Пленника вздернули на ноги.
- Иди!
Его резко рванули за цепи вперед, он не удержался и упал на колени. Его подняли, толкнули в спину.
- Иди, ну!
Он пошел.
Шли медленно. Долго. Ему указывали направление натяжением цепей, иногда короткими окриками, когда он забывал реагировать на рывки. Он совсем погрузился в себя, захлебнулся темнотой, и безысходностью, и внутренней борьбой отчаяния и упрямой надежды, которая все никак не хотела его отпустить и пугала больше отчаяния. К ним примешивался страх, липкий страх человека, находящегося в полной зависимости от чужой воли, страх того, что глаза ему так и не развяжут и он не увидит ни неба, ни солнца и умрет будто слепой котенок, которого бросили в реку.
Наконец его куда-то втолкнули, Данте показалось, что в машину, но его связь с реальностью была слишком слаба, чтобы он мог быть уверен. Его заставили опуститься на колени, прикрепили кандалы к вделанному в пол кольцу. Он смутно, как сквозь вату, слышал людей вокруг, щелканье снимаемых предохранителей, шум мотора. Значит, все-таки куда-то везут. Данте было все равно. Он хотел только, чтобы все скорей закончилось.
Гул двигателя стих.
- Выньте у него кляп. Грешно лишать добрых граждан Империума радости, буде еретик осужденный в страхе смертном о пощаде молить станет альбо же криком, воем либо плачем зайдется под грузом грехов своих и кары неминучей. Да и его душе пропащей все облегчение будет, коли покается он.
- Простите, святой отец, не можем. У нас приказ: никаких послаблений, хоть бы он помирать собрался, глаз не спускать, держать под прицелом, при первом подозрении взорвать ошейник. Он же колдун опаснейший.
- Не спорь, сын мой, делай, как велю. На мне ответственность. Бдительны вы, вижу, успеете умиротворить еретика, коли буйствовать вздумает. Главное же - с вами я, укрыты вы от бед и опасностей, а колдун сей беспомощен предо мной.
- Ну воля ваша, святой отец. Будем надеяться, с завязанными глазами он не сможет колдовать.
Данте едва сдержал стон. Значит, так ему и умирать - во тьме, и тюремные стены останутся последним, что он видел в жизни.
С него сняли повязку, плотно закрывавшую всю нижнюю часть лица, вынули изо рта кляп.
Мелькнула мысль, что надо бы сказать святошам что-нибудь этакое, чтоб они уяснили - он не сломался и пощады просить не собирается, или, на худой конец, плюнуть кому-нибудь из гадов в рожу. Мелькнула и пропала, не вызвав никаких эмоций. Данте было все равно.
Его вытащили из машины, снова куда-то повели. Он слышал голоса вокруг, множество голосов. Нескладный, заходящийся ненавистью и злорадством хор тысяч глоток. Различал отдельные оскорбления. Над всем этим плыл низкий, исходивший из усилителей бас, перечислявший его "неисчислимые прегрешения и преступления". С каждым пунктом обвинения толпа выла все громче, все свирепее. По сравнению с казнями, которые призывали на его голову "добрые граждане Империума" даже сожжение казалась милосердием. Данте было все равно.
Он шел запрокинув голову, будто надеялся, что какое-то чудо даст ему разглядеть небо сквозь грубую черную ткань. Его лишили даже этой малой милости, словно в насмешку оставив возможность унижаться и умолять о прощении. Отняли последнее, на что он надеялся, за что цеплялся как утопающий за соломинку.
Данте казалось, что он все глубже и глубже погружается в бездонный, холодный океан отчаяния. Он был уже так глубоко, что ни один луч солнца не мог достичь его. Вокруг был только парализующий волю холод и такая же ледяная синева. Он больше не мог. Не мог бороться с собой, не мог давить в себе надежду.
"Верджил... Верджил, пожалуйста..."
Светло-голубой проблеск далеко вверху. И холод отступает, и становится можно дышать, и сердце начинает биться снова, болезненно, но ритмично.
Его тянут куда-то наверх. Ступеньки, короткая лестница. Эшафот.
Музыка - когда она заиграла? - стихает.
- Убийца, колдун и еретик, - тот самый клирик, который думал потешить его мольбами толпу. Данте вскидывает голову на звук и усмехается кривой, полубезумной улыбкой. - Вина твоя очевидна, неискупима и тяжела. Признаешь ли ты ее, раскаиваешься ли перед лицом смерти и Всемогущего Императора, Господа нашего и Отца?
- Нет!
"Верджил, где ты?"
Данте охватывает странная, неземная, потусторонняя легкость. Он будто пьян, пьян надеждой и отчаянием. Противоположности слипаются, перетекают друг в друга, сливаются в огромный слепяще-черный шар, и он больше не способен отличить одно от другого, как не способен отличить человеческое в своей душе от демонического.
- У меня нет господ, а своего отца я не знаю, но это точно не ваш коронованный мертвец!
Земля уходит у него из-под ног. В тело врезаются новые цепи, и той частью своего сознания, которая еще может воспринимать окружающий мир и делать выводы, Данте понимает - его привязали к столбу. Ни это, ни то, что с него снимают ошейник, не находит в нем отклика. Такое же, как он сам, невозможное и естественное соединение полярных чувств поглотило его целиком, без остатка.
А потом был огонь, и неистовый жар, и боль. Дикая, острая, голодная, яростная. Такая жестокая, реальная и окончательная, что рядом с ней тускнели и забывались все пытки, которые испробовал на нем Никодемиус. Весь ужас, пережитый им в застенках, теперь казался Данте детской игрой, в которой все было понарошку, страшным сном, иллюзией, сгорающей при свете дня. Сгорающей вместе с ним в пламени, которое вот-вот пожрет его тело, оставив лишь горсть костей и пепла.
Жар вдруг стал чуть слабее. Данте открыл глаза. Повязки больше не было. Он видел. Видел. Видел...
"Верджил!.."
Надежда, чистая, ослепительная, заполняющая его до краев, болезненно живая.
Брат отводит глаза.
Боль в груди. Знакомая. Как от удара меча.
"Зачем, Верджил? Ты хотел дать мне быструю смерть, избавить от мучений? Надежду терять больнее. Лучше бы ты оставил меня гореть. Или это расплата? Ты наказываешь меня за предательство, за слабость, за то, что я не выдержал допроса и рассказал им правду о нас? Твое право. Наверное, я заслужил. Я ведь надеялся, что ты придешь за мной, хотя знал, знал, что это ловушка, а я - наживка. Выживи, брат, вырвись и выживи. Пожалуйста."
-2-
-2-
Пускай я должен испытать муки ада
Пускай толпа на казнь бежит со всех ног
Мне крики ненависти станут наградой
Я буду в смертный час не одинок
© Ария
Верджил лежал на крыше четвертый час. Трое мертвых церковных снайперов лежали непоодаль. Они пришли с час назад, успели занять позиции, доложить, что все в порядке и умереть, не издав ни звука. Вокс-переговорник старшего теперь время от времени делился с полудемоном информацией от других групп. Их было немало, и ждали они его. Или того, что мог перед смертью обрушить на головы людей Данте.
Верджил сжал зубы. Чем бы все ни кончилось, молча поклялся он, в огне Данте не умрет. Не доведется охочим до чужих страданий мокрицам смотреть на его агонию и смеяться. Не жизнь, так хоть быструю смерть он брату дать сможет.
С крыши десятиэтажки было отлично видно всю площадь. И эшафот с высоким, покрытым сажей столбом в центре, и уже подготовленное, парадно убранное красным бархатом возвышение для священнослужителей, и охраняемый стоящими через каждый метр арбитрами коридор.
Парил битум, разъедал ноздри удушливым запахом.
Верджил долго сомневался, выбирая, где лучше ждать. С одной стороны, уйти, атаковав процессию в дороге, проще, чем пробиваться через толпу на площади. С другой - именно этого от него наверняка и ждали. Конвой будет максимально усиленный, да и не угадать, как они поедут. Улица Покаяния, которой водят осужденных, узкая, дома на ней стоят вплотную, заблокировать ее с обеих сторон очень просто. Оказаться там под обстрелом крайне неприятно, учитывая, что Данте ему, скорее всего, придется нести. Оставался единственный вариант, и весь расчет у Верджила был на суматоху, которая не без его помощи воцарится во время аутодафе. Будь у него хотя бы еще день, Верджил не преминул бы заминировать площадь, но времени на то, чтобы достать и установить взрывчатку, ему не дали.
Площадь понемногу заполнялась народом. Полудемон, замерев, как поджидающий добычу хищный зверь, неотрывно наблюдал за улицей Покаяния. Обычно перед началом казни она превращалась в живой коридор, забитая теми, кому не досталось места поближе к эшафоту. Сейчас, несмотря на то, что полдень неумолимо приближался, улица была почти пуста.
Казалось, в душном воздухе натянуты тонкие, тихо звенящие от малейшего дуновения ветра струны. Верджил ощущал странную двойственность: предельное напряжение нервов и заученное, привычное состояние расслабленной бдительности. Его пальцы на стволе винтовки медленно сжимались и разжимались. Он жаждал увидеть брата и в глубине души страшился того, каким его увидит. В сердце стальной иглой засело острое чувство неопределенности будущего, словно их судьба зависела от того, какой стороной упадет монета, которую вот-вот подбросит чья-то рука. Верджил чувствовал себя воронкой клепсидры, сквозь которую течет обратившаяся в смолу вода.
- Всем группам, боевая готовность. Конвой в зоне видимости.
- Группа два, видим объект.
- Группа один, видим.
Верджил вдохнул, выдохнул. Моргнул. Всё. Ожидание кончилось. Сейчас он тоже увидит.
Из выплывающих на площадь сервочерепов разносится голос какого-то клирика, зачитывающий обвинение и приговор.
Монета взлетает в воздух.
- Группа три, подтвердите!
- Группа три, видим, - сухими губами прошептал Верджил.
Он действительно видел.
Первым шел, помахивая перед собой курящимся кадилом, священник в белой рясе с золотой аквилой на груди. За ним четверо с посохами, тоже украшенными раскинувшим крылья орлом. Чуть позади следовали по четверо в ряд восемь человек в ритуальной, но сохраняющей функциональность броне и с оружием. И наконец настоящий конвой - полтора десятка спецназовцев в полной боевой выкладке, с опущенными лицевыми щитками шлемов и автоматами наготове. А между ними - окруженный со всех сторон, закованный в кандалы, ведомый двумя конвоирами за прикрепленные к ошейнику цепи, едва переставляющий ноги Данте. Замыкали процессию, симметрично ее началу, еще восемь гвардейцев и пятеро клириков.
Верджил приник к оптическому прицелу.
Данте шел подняв подбородок, словно не слыша, как беснуется вокруг толпа. Его глаза закрывала черная повязка, лицо, бледное и неподвижное, казалось высеченным из мрамора. Ни один человек, никто, кроме брата, не смог бы и заподозрить, каких усилий ему стоило сохранять спокойствие и равнодушно-отстраненный вид, а Верджилу это было до боли очевидно - по тому, как напряженно младший полудемон держал голову, по множеству мелких деталей, которые старший не видел, но чувствовал даже издалека.
"Они не смогли его сломать. Он не покорился, остался собой, несмотря ни на что. Он выдержал, доказал - людям не изменить нас, мы не подвластны им, мы выше их, им нас не понять, а значит, не сломать... Брат мой... Данте. Проклятье, конвой слишком серьезный, да еще этот ошейник..."
Верджил хрипло, коротко выругался. Широкое кольцо на шее Данте наверняка было больше чем просто инструментом унижения или символом вины...
"При нарушении целостности контура он тоже, скорее всего, активируется. Если эту дрянь и снимут, то только перед самой казнью. И конвой как раз окажется на расстоянии, а толпа потеряет рассудок... Все они расслабятся, подумают, что я не пришел, что все кончено. Значит, ждать. Ждать, пока не вспыхнет пламя. Прости, Данте."
Верджил навел прицел на священников в надежде понять, кто из них наиболее опасен, кто способен "творить чудеса волей Императора". Кадилоносец? Третий слева, важный и разодетый богаче других? Высокий и тощий, с веригами на груди? Кто-то из замыкающих? А может быть, это гвардеец или спецназовец? Верджил знал, что всех перестрелять не успеет.
Сотня метров до эшафота. Из летевших над процессией сервочерепов полилась музыка, мрачная и торжественная.
Верджил передвинулся правее. Повел дулом винтовки к возвышению и обратно к процессии, считая удары сердца. Бессознательно, просто по привычке. Окинул беглым взглядом толпу внизу. Люди - люди ли? - выли, раскачивались из стороны в сторону, выкрикивали неразличимые с высоты оскорбления и проклятия, размахивали поднятыми руками, напирали на стоящих впереди, стремясь заглянуть приговоренному в лицо, увидеть его страх, насладиться его отчаянием. Насытить им дикий, страшный голод тысяч пустых бесчувственных сердец и тупых, не приученных и не способных думать голов, тысяч душ, недалеко ушедших от звериных.
Верджил был уверен, что среди гражданских полно переодетых спецназовцев, гвардейцев и еще варп знает кого.
"Это не имеет значения, - с ледяным спокойствием подумал он. - Все решено, и выбора нет. Отступать некуда, это последний шанс."
Двадцать метров до эшафота. Десять. Пять. Процессия разделяется: священники и часть гвардейцев занимают помост, конвой рассредотачивается, остальные гвардейцы и двое конвоиров поднимаются вместе с Данте на эшафот. Ступеньки даются пленнику с трудом, но он не спотыкается и не опускает голову.
Вокруг столба уже сложен костер из цилиндрических топливных брикетов. Самых обычных, по сути, но Экклезиархия любит традиции, и топливные брикеты стилизованы под деревянные поленья.
На высокой ноте обрывается музыка, и площадь, как по волшебству, затихает вместе с ней.
Священник в богато украшенной рясе встает с кресла.
- Убийца, колдун и еретик, - начинает он и запинается, когда Данте безошибочно поворачивает к нему голову и зловеще улыбается. - Вина твоя очевидна, неискупима и тяжела. Признаешь ли ты ее, раскаиваешься ли перед лицом смерти и Всемогущего Императора, Господа нашего и Отца?
- Нет! - В голосе Данте звенит сталь. И отчаяние. - У меня нет господ, а своего отца я не знаю, но это точно не ваш коронованный мертвец!
Толпа взрывается неистовым воем. Святоша безуспешно пытается ее перекричать и только машет рукой.
Монета зависает на долю секунды в высшей точке и начинает падать.
"Конвойные, он, потом Вериги, потом Кадило," - решает про себя Верджил, прижимая приклад к плечу.
Данте сбивают с ног, хоть он и не сопротивляется, притягивают цепями к столбу. Один из конвоиров плещет на дрова прометиумом из серебряной канистры, украшенной вездесущим орлом, и поднимает факел. Другой снимает с Данте ошейник.
Верджил начал стрелять. Оба конвойных упали, факел ударился об пол, рассыпая повсюду искры. Полудемон встал в полный рост, выцеливая клириков. Первый еще падал, когда голову третьего прошила пуля. Верджил выпустил винтовку из рук, обнажил Ямато и телепортировался.
Он вихрем пронесся по эшафоту, несколькими ударами расчистив себе путь. Пули свистели вокруг. Крик, высокий, захлебывающийся, резал уши. Верджил бросился к полыхавшему костру. Расшвырял ногой дрова и наконец-то очутился лицом к лицу с братом.
Монета ударяется о стол, крутится на ребре.
Данте бился в узах, кричал, запрокидывая голову. Одежда на нем горела, волосы тоже. Верджил сорвал с его лица охваченную огнем повязку. Брат открыл глаза. И Верджил дрогнул - во взгляде Данте не было ничего, кроме муки и смертного ужаса. Потом мелькнуло узнавание и с ним - исступленная, болезненная надежда. Но Верджил уже справился с собой. И точным, отработанным движением вонзил Ямато близнецу в сердце.
Катана прошла сквозь плоть как сквозь масло и засела в столбе. Надежда в глазах Данте сменилась непониманием, затем - Верджилу на миг почудилось, что он спит и видит кошмар - смирением. И безумием. Данте коротко застонал и безжизненно поник в оковах.
- Очнись! - рявкнул Верджил, проворачивая клинок. Принял демонический облик, усилием воли создал вокруг себя и брата защитную сферу. Зазвенели, расплющиваясь об нее, пули. Верджил знал, что сфера продержится лишь несколько мгновений. - Позволь демону пробудиться! Восстань, Данте!
Всю свою ярость, всю силу, весь новообретенный страх, всю неистовую жажду воссоединиться с братом он вложил в меч, заставил течь по нему иссиня-фиолетовым потоком, вливаясь в тело близнеца, в его кровь, в его душу.
Данте поднял голову. Его глаза, сплошь алые, отразили пламя костра. Через секунду их собственный свет вспыхнул ярче. Тело младшего псайкера изменилось. Кожа почернела и огрубела, пошла чешуйками. Из черепа выдвинулись мощные изогнутые рога. За спиной распахнулись огромные кожистые крылья, блеснувшие в багровых отсветах; взрывная волна энергии отбросила Верджила на несколько шагов. Одновременно Данте с усилием развел руки в стороны - и разорванные цепи разлетелись картечью звеньев.
Монета останавливает вращение, на верхней грани - решка.
Освобожденный демон протянул руку - и Мятеж откликнулся на зов, послушно лег в подставленную ладонь, впервые приветствуя своего молодого господина во всей его силе, во всем жутком блеске и могуществе.
Данте шагнул из пламени навстречу брату, скаля клыки и не сводя с него глаз.
Все еще только начиналось, но в этот миг Верджил был почти счастлив. Его собственный демон рвался перехватить контроль и не желал ничего иного, кроме поединка с близнецом. Верджил застыл. Воля и разум боролись в нем с демонической природой, повелительно и инстинктивно требовавшей немедленно выяснить единственно возможным способом, кто же из них лучший, кто сильнейший, кто же первый по праву - он или Данте. Кто отныне будет приказывать, а кто - подчиняться, кому носить корону, а кому стоять на коленях.
Данте занес было меч, но вдруг посмотрел в сторону и вместо того, чтобы ударить, стремительно бросился вперед, оттолкнув брата с дороги. Чтобы удержать равновесие, Верджил был вынужден отскочить. Обернулся - и увидел, как Данте одним взмахом клинка разрубил пополам летевшую в него ракету.
На площади Кары Неизбежной царил хаос. Люди обезумели. Кто-то пытался бежать и увязал в толпе, как в трясине, кто-то, внимая надсадным завываниям священников, рвался к эшафоту, готовый отдать жизнь ради уничтожения "богомерзких тварей". Кто-то стрелял. Телепортируясь с место на место, Верджил почти машинально отражал катаной снаряды, убивал одного за другим атаковавших его гвардейцев.
Он отыскал взглядом близнеца.
Данте снес голову очередному врагу и без разбега, одним мощным прыжком перескочил-перелетел на помост. Пластик щепками брызнул из-под когтистых лап, металл прогнулся. Какой-то священник попытался ударить демона навершием посоха. Данте вырвал у него сердце и с кровавым комком в одной руке и Мятежом в другой повернулся к остальным.
- Изыди, демон! - взвизгнул ближайший к нему клирик. - Провались в преисподнюю!
Его фигуру окутало золотистое сияние. Данте пошатнулся. Телепортировавшись, Верджил успел как раз вовремя, чтобы подхватить вернувшегося в человеческую форму брата. Мятеж исчез. Клирик протянул к полудемонам руку в обвиняющем жесте, но Верджил не собирался с ним сражаться. Он пришел сюда за братом.
Перекинув потерявшего сознание Данте через плечо, псайкер прыгнул обратно на эшафот. Вырвал из чьих-то мертвых рук автомат и не целясь выпустил очередь в сподобившегося святости клирика. Взлетел и, расталкивая взмахами крыльев плотный, неподатливый воздух, успел еще увидеть, как на груди священника расцвел красный цветок. Золотой свет померк, и лететь стало легко. Вокруг свистели пули. Верджил даже не уклонялся от них, просто рвался ввысь. Ракеты, хорошо хоть, их было не так много, приходилось разрезать Ямато.
Верджил знал, что с братом на руках, да еще под таким огнем, далеко ему не улететь. Но далеко ему и не нужно было.
Изначально он собирался дотянуть до более-менее чистого пространства и спуститься в ближайший канализационный люк. За пять лет работы наемниками они с братом поневоле неплохо изучили протянувшуюся под городом запутанную систему каналов. По ним Верджил думал повернуть обратно в сторону площади - в той стороне их стали бы искать в последнюю очередь - пройти под ней по хорде и выбраться на поверхность в паре километров к северо-западу.
Однако учитывая разверзшийся на площади хаос, лезть в канализацию Верджил счел излишним. Он приземлился в середине улицы Искупления. В панике бегущие мимо люди даже на него не обратили внимания, так спешили убраться подальше от обернувшегося резней и давкой аутодафе. Верджил кулаком выбил стекло первой попавшейся машины. Разблокировал двери, устроил Данте на заднем сиденье и склонился над зажиганием.
Часть канона: Devil May Cry 3
Персонажи: Верджил, Данте
Направленность: джен
Рейтинг и предупреждения: R
Жанр: angst, drama, action, AU по мотивам Warhammer 40000
Саммари: Одна из миллионов планет Империума Человечества. Разгорающаяся искра вечного противостояния адептов Хаоса и слуг Воли Императора. Близнецы-наемники, которым есть что скрывать. Ответственность за судьбы мира не на их плечах, им бы выжить в этом мире, не предав ни себя, ни друг друга.
-1-
-1-
Луч зари к стене приник
Я слышу звон ключей
Вот и все, палач мой здесь
Со смертью на плече
© Ария
Он думал, что познал отчаяние сполна. Казалось бы, уроков на его долю за последнее время выпало более чем достаточно. Но, видно, правду говорят - чем выше взлетишь, тем больней будет падать.
Он и не думал сдаваться, когда попался охотникам. Знал, что будет бороться до конца, когда Верджил почти вытащил его и в последний момент был вынужден отступиться. Нашел в себе силы продолжать сопротивляться, после того как под наркотиками рассказал то, что не мог, ни в коем случае не должен был рассказывать. Не сломался под пытками, не повелся на такое искреннее сочувствие в глазах монашки, на ее ласковый голос и добрые слова.
Он всё выдержал, что мог. Он почти выбрался. Почти. Такое горькое слово. Жизнь и свобода были так близко - руку протяни и коснешься. Надежда дала ему крылья, кровь и смерть его врагов, его палачей и тюремщиков дали поверить в свои силы, в то, что он сможет спастись. Ему оставался один шаг, когда мир померк перед глазами. Наверное, ему всадили пулю в затылок. Кто-то из охранников остался жив, или робкой, тяжело раненой монашке хватило духу выстрелить ему в спину, или за дверью был кто-то еще? Он не знал. Его это уже не интересовало.
Ему сломали крылья в последний миг перед тем, как он дотронулся до солнца. И у Данте просто не было сил подняться еще раз. Возможности тоже не было, что в прямом смысле, что в переносном, но раньше его это не останавливало.
Он не сломался, нет. Слишком ненавидел, и чем ужасней была боль, чем хуже унижение, чем тесней клетка и тяжелее цепи - тем сильней он ненавидел. Но ненависть - она как пламя, чтобы гореть, ей нужен кислород, нужно стремление к свободе, желание жить, жажда мести. А их больше не было. Данте было все равно. Он больше не верил, не мог верить в то, что побег возможен. Да даже если б он и поверил - итог был бы тот же самый, а ощутив еще раз, как у него вырывают надежду, он бы просто сошел с ума.
Он выгорел. И ненависть лишь тлела бессильно, как последние угольки в неумолимо гаснущем костре. И безнадежность была серой и мягкой, как пепел, покрывающий всё, знавшее радость и жизнь, неосязаемым и непроницаемым слоем забвения. Данте криво улыбнулся под повязкой. Скоро он сам станет пеплом. Тогда все закончится. Эта мысль несла облегчение - и будила презрение к самому себе.
Когда он очнулся, первым, что почувствовал, было жуткое дежа-вю. Он лежал на полу, с завязанными глазами и с кляпом во рту. Руки были скованы за спиной, лодыжки притянуты к запястьям. Плечи обмотаны цепью так туго, что трудно было дышать. На шее ошейник.
Минут на пять он потерял контроль над собой. Метался, дергался и извивался. Рычал и стонал. Потом затих и больше уже не двигался. Но даже тогда - он не плакал. Его слез никто не мог бы заметить, некому было замечать. Но он не плакал.
Ощущение времени он утратил очень быстро. Сначала ему казалось, что секунды тянутся часами и он уже несколько дней валяется скованный и лишенный всех чувств, кроме осязания, сведенного до необходимости ощущать себя скованным. Что это лишь новая пытка, худшая из всех, когда нечему сопротивляться и некого ненавидеть. И тогда в нем поднималась тень былого непокорства, чтобы тут же исчезнуть, раствориться под давлением почти животного страха. Сколько еще его так продержат, сколько еще он протянет, прежде чем свихнется, прежде чем будет готов на все что угодно, лишь бы его избавили от этой неподвижности, вернули возможность двигаться, видеть, говорить?!
Вдруг ему начинало казаться, что времени прошло всего ничего и он только что пришел в себя. И он думал, что вряд ли церковники рискнут оставить его в живых после того шоу, которое он устроил, после того как он едва... едва не сбежал. И хотя он убеждал себя, что смерть лучше сумасшествия, которое ждет его в ином случае, что-то в самой глубине его существа восставало. Это что-то все-таки хотело жить, обещало, что он все выдержит и рано или поздно как-нибудь да освободится, потому что ведь нет в мире ничего идеального, а значит, нет и идеальной тюрьмы, из которой нельзя было бы вырваться. Но Данте больше не мог в это верить. И предпочитал уговаривать себя, что казнь неизбежна, что скоро все кончится и он так или иначе будет свободен.
Так и случилось.
С тихим сухим щелчком включился переговорник, и слегка искаженный передачей голос, полный холодного бешенства, спросил:
- Он меня слышит?
- Кивни, выродок! - рявкнул другой.
Данте медленно кивнул. Он хотел услышать, что они скажут дальше.
- Тебе сохранили жизнь, - продолжил первый голос. - Дали шанс покаяться и искупить грехи, вернуться в лоно церкви и послужить Богу и Человечеству. Ты отплатил за проявленное к тебе милосердие кровью и убийствами верных слуг Императора. Через двенадцать часов ты будешь предан огню. Если хочешь дожить до этого, слушай внимательно. В твоем ошейнике не электрошокер, а взрывное устройство направленного действия. Направленного внутрь. За тобой наблюдают и будут наблюдать неотступно. В случае малейшего неповиновения либо сопротивления, действительного либо мнимого, а также угрозы такового, либо же любой попытки, действительной либо мнимой, применения псайкерских способностей, взрывное устройство будет приведено в действие без промедления и без предупреждения. Ясна ли тебе твоя участь, богоотвратный еретик?
Данте снова кивнул, почти машинально. Он понял, что его ждет. И принял это.
Он лежал не шевелясь и старался отрешиться от всего. От все сильней мучившей его жажды и мерзкого вкуса тряпки, которую затолкали ему в рот, от тянущей боли и ломоты во всем теле. От смертной тоски и постыдного желания взвыть.
И у него получилось. Жажда стала привычной, боль сменилась онемением, тоска - равнодушием.
Он думал, что познал отчаяние сполна. Но это страшное знание в полной мере пришло к нему только сейчас, горько-сладким пониманием того, что отчаяние - тоже свобода. Свобода от необходимости продолжать уже проигранное сражение и бороться с тем, что нельзя одолеть. Свобода от страданий, которые приносит надежда, вновь и вновь оказывающаяся ложной. Свобода от ненависти, которая не находит выхода и выжигает его изнутри. Свобода от будущего, которого у него не будет, и от прошлого, которое больше не имеет значения, потому что его не изменить и в него не возвратиться. Свобода от самого себя.
Если б Данте спросили, как он предпочел бы провести последние часы своей жизни, он ответил бы, что сражаясь, хотя вариант "в объятиях красивой девушки" (можно нескольких) тоже хорош. Но церковникам не было никакого дела до желаний приговоренного, и единственным источником последней радости для него могли стать воспоминания. И он погрузился в них, отдался им, заставил себя забыть о том, что жить ему осталось всего ничего. Почти заставил.
Он перебирал воспоминания, как богатый старик, чувствуя приближение смерти, перебирает свои сокровища, тщась налюбоваться игрой света на драгоценных камнях.
Детство... Такое далекое, такое короткое и счастливое, когда Ева, единственный человек, любивший их с братом такими, какими они были, была с ними, и все было хорошо, и казалось, что так будет всегда, и большой мир, жестокий и враждебный, не коснется их, надежно защищенных любовью матери от всего на свете.
Юность и глупая, наивная вера в то, что в борьбе против целого мира можно победить. Что они смогут отвоевать, вырезать, выгрызть себе право на жизнь, на свободу, на то, чтобы быть собой и ничего и никого не бояться. Смешно, но Данте, даже повзрослев, так и не изжил в себе до конца от этой веры, не отказался от нее. Она была с ним, наверное, до того самого момента, когда ему в вену ввели иглу шприца с сывороткой правды.
Нет... Об этом он думать не хотел.
Он одну за другой воскрешал в памяти тренировки с братом. Упоение боем, экстаз, восхищение мастерством Верджила и гордость, потому что он не уступал близнецу и раз за разом подтверждал это. Он вспоминал каждый поединок, каждую сшибку, каждый обмен ударами, каждую рану, нанесенную или полученную. Вспоминал, как ярко светились глаза брата, светились пугающим восторгом и неподдельным уважением. Как смеялся он сам, не находя слов, чтобы описать все это жуткое и прекрасное безумие, и оттого неся какую-то полную чушь, потому что молчать был просто не в состоянии.
Он пытался заново пережить веселый азарт и дружеское, ехидное и беззлобное соперничество на охоте. Кто больше мутантов убьет, кто быстрее, кто ловчее и изящней, более стильно и изощренно прикончит очередного монстра. Бывало, они менялись противниками, как партнерами в танце, наслаждаясь игрой, собственным превосходством и неуязвимостью.
Конечно, они с Верджилом частенько цапались, иногда и всерьез, но ни разу - по-настоящему, до того, чтоб назвать друг друга врагами, чтобы желать друг другу смерти. Они были братьями, близнецами. Они нуждались друг в друге, любили друг друга. Они без тени сомнения знали - никто и никогда не сможет быть им ближе брата, никому они не смогут и вполовину так же доверять. Они были вдвоем против всех.
Данте вспомнил их первый контракт и облегчение, пришедшее, когда они с легкостью его выполнили. Они поняли тогда, что выживут, и улыбнулись устало и совсем одинаково. Обычно-то Данте скалился во все тридцать два зуба, и отнюдь не всегда потому, что ему так уж хотелось. Просто он давно заметил - чем шире ты улыбаешься, тем с меньшей вероятностью тебя заподозрят в неискренности или полезут с расспросами.
Верджил был выше этого, одного его убийственного взгляда хватало, чтобы отбить у посторонних охоту совать нос не в свое дело. Он улыбался мало, или в бою, и тогда это не предвещало противнику ничего хорошего, или, совсем-совсем редко и только для Данте, - едва приподнимая уголки губ в искренней, не то чтобы доброй, не то чтобы теплой, но такой его улыбке, что для младшего как будто солнце всходило.
Скрипнула дверь. Данте вздрогнул, возвращаясь в реальность, где его не ожидало ничего, кроме скорой унизительной смерти.
- Лежать! - приказали ему откуда-то сверху. - Не шевелиться! Одно неверное движение - и останешься без головы.
Данте расхохотался бы в голос, если б не кляп. Он не мог не то что встать, даже руку поднять, даже посмотреть на них, а ему приказывали лежать, как будто у него был выбор. Как же они все его боятся.
Что до угрозы, может, и лучше бы было, если б ее исполнили. Такая смерть всяко быстрей и безболезненней смерти на костре. Может, он даже не успеет ничего почувствовать. Но ему вдруг так захотелось в последний раз увидеть небо. Увидеть хоть что-то за пределами тюрьмы. Ведь есть же шанс, что перед казнью с него снимут повязку...
А еще... Нет, только не это, только не снова, только не надежда! Нельзя надеяться, нельзя, иначе он не выдержит. И ни за что, ни в коем случае он не должен надеяться на Верджила. Потому что если брат попытается его спасти, он угодит прямиком в ловушку и погибнет по его, Данте, вине, из-за его слабости... Из-за того, что он не справился тогда с охотниками, из-за того, что отказался от предложения Верджила. А это в десять, в сто, в тысячу раз хуже любой смерти.
Кто-то склонился над ним. Щелкнули замки - ему заменили кандалы на позволяющие стоять и даже идти, делая короткие шаги. Еще щелчки и бряцанье - к ошейнику с двух сторон пристегнули цепи.
Пленника вздернули на ноги.
- Иди!
Его резко рванули за цепи вперед, он не удержался и упал на колени. Его подняли, толкнули в спину.
- Иди, ну!
Он пошел.
Шли медленно. Долго. Ему указывали направление натяжением цепей, иногда короткими окриками, когда он забывал реагировать на рывки. Он совсем погрузился в себя, захлебнулся темнотой, и безысходностью, и внутренней борьбой отчаяния и упрямой надежды, которая все никак не хотела его отпустить и пугала больше отчаяния. К ним примешивался страх, липкий страх человека, находящегося в полной зависимости от чужой воли, страх того, что глаза ему так и не развяжут и он не увидит ни неба, ни солнца и умрет будто слепой котенок, которого бросили в реку.
Наконец его куда-то втолкнули, Данте показалось, что в машину, но его связь с реальностью была слишком слаба, чтобы он мог быть уверен. Его заставили опуститься на колени, прикрепили кандалы к вделанному в пол кольцу. Он смутно, как сквозь вату, слышал людей вокруг, щелканье снимаемых предохранителей, шум мотора. Значит, все-таки куда-то везут. Данте было все равно. Он хотел только, чтобы все скорей закончилось.
Гул двигателя стих.
- Выньте у него кляп. Грешно лишать добрых граждан Империума радости, буде еретик осужденный в страхе смертном о пощаде молить станет альбо же криком, воем либо плачем зайдется под грузом грехов своих и кары неминучей. Да и его душе пропащей все облегчение будет, коли покается он.
- Простите, святой отец, не можем. У нас приказ: никаких послаблений, хоть бы он помирать собрался, глаз не спускать, держать под прицелом, при первом подозрении взорвать ошейник. Он же колдун опаснейший.
- Не спорь, сын мой, делай, как велю. На мне ответственность. Бдительны вы, вижу, успеете умиротворить еретика, коли буйствовать вздумает. Главное же - с вами я, укрыты вы от бед и опасностей, а колдун сей беспомощен предо мной.
- Ну воля ваша, святой отец. Будем надеяться, с завязанными глазами он не сможет колдовать.
Данте едва сдержал стон. Значит, так ему и умирать - во тьме, и тюремные стены останутся последним, что он видел в жизни.
С него сняли повязку, плотно закрывавшую всю нижнюю часть лица, вынули изо рта кляп.
Мелькнула мысль, что надо бы сказать святошам что-нибудь этакое, чтоб они уяснили - он не сломался и пощады просить не собирается, или, на худой конец, плюнуть кому-нибудь из гадов в рожу. Мелькнула и пропала, не вызвав никаких эмоций. Данте было все равно.
Его вытащили из машины, снова куда-то повели. Он слышал голоса вокруг, множество голосов. Нескладный, заходящийся ненавистью и злорадством хор тысяч глоток. Различал отдельные оскорбления. Над всем этим плыл низкий, исходивший из усилителей бас, перечислявший его "неисчислимые прегрешения и преступления". С каждым пунктом обвинения толпа выла все громче, все свирепее. По сравнению с казнями, которые призывали на его голову "добрые граждане Империума" даже сожжение казалась милосердием. Данте было все равно.
Он шел запрокинув голову, будто надеялся, что какое-то чудо даст ему разглядеть небо сквозь грубую черную ткань. Его лишили даже этой малой милости, словно в насмешку оставив возможность унижаться и умолять о прощении. Отняли последнее, на что он надеялся, за что цеплялся как утопающий за соломинку.
Данте казалось, что он все глубже и глубже погружается в бездонный, холодный океан отчаяния. Он был уже так глубоко, что ни один луч солнца не мог достичь его. Вокруг был только парализующий волю холод и такая же ледяная синева. Он больше не мог. Не мог бороться с собой, не мог давить в себе надежду.
"Верджил... Верджил, пожалуйста..."
Светло-голубой проблеск далеко вверху. И холод отступает, и становится можно дышать, и сердце начинает биться снова, болезненно, но ритмично.
Его тянут куда-то наверх. Ступеньки, короткая лестница. Эшафот.
Музыка - когда она заиграла? - стихает.
- Убийца, колдун и еретик, - тот самый клирик, который думал потешить его мольбами толпу. Данте вскидывает голову на звук и усмехается кривой, полубезумной улыбкой. - Вина твоя очевидна, неискупима и тяжела. Признаешь ли ты ее, раскаиваешься ли перед лицом смерти и Всемогущего Императора, Господа нашего и Отца?
- Нет!
"Верджил, где ты?"
Данте охватывает странная, неземная, потусторонняя легкость. Он будто пьян, пьян надеждой и отчаянием. Противоположности слипаются, перетекают друг в друга, сливаются в огромный слепяще-черный шар, и он больше не способен отличить одно от другого, как не способен отличить человеческое в своей душе от демонического.
- У меня нет господ, а своего отца я не знаю, но это точно не ваш коронованный мертвец!
Земля уходит у него из-под ног. В тело врезаются новые цепи, и той частью своего сознания, которая еще может воспринимать окружающий мир и делать выводы, Данте понимает - его привязали к столбу. Ни это, ни то, что с него снимают ошейник, не находит в нем отклика. Такое же, как он сам, невозможное и естественное соединение полярных чувств поглотило его целиком, без остатка.
А потом был огонь, и неистовый жар, и боль. Дикая, острая, голодная, яростная. Такая жестокая, реальная и окончательная, что рядом с ней тускнели и забывались все пытки, которые испробовал на нем Никодемиус. Весь ужас, пережитый им в застенках, теперь казался Данте детской игрой, в которой все было понарошку, страшным сном, иллюзией, сгорающей при свете дня. Сгорающей вместе с ним в пламени, которое вот-вот пожрет его тело, оставив лишь горсть костей и пепла.
Жар вдруг стал чуть слабее. Данте открыл глаза. Повязки больше не было. Он видел. Видел. Видел...
"Верджил!.."
Надежда, чистая, ослепительная, заполняющая его до краев, болезненно живая.
Брат отводит глаза.
Боль в груди. Знакомая. Как от удара меча.
"Зачем, Верджил? Ты хотел дать мне быструю смерть, избавить от мучений? Надежду терять больнее. Лучше бы ты оставил меня гореть. Или это расплата? Ты наказываешь меня за предательство, за слабость, за то, что я не выдержал допроса и рассказал им правду о нас? Твое право. Наверное, я заслужил. Я ведь надеялся, что ты придешь за мной, хотя знал, знал, что это ловушка, а я - наживка. Выживи, брат, вырвись и выживи. Пожалуйста."
-2-
-2-
Пускай я должен испытать муки ада
Пускай толпа на казнь бежит со всех ног
Мне крики ненависти станут наградой
Я буду в смертный час не одинок
© Ария
Верджил лежал на крыше четвертый час. Трое мертвых церковных снайперов лежали непоодаль. Они пришли с час назад, успели занять позиции, доложить, что все в порядке и умереть, не издав ни звука. Вокс-переговорник старшего теперь время от времени делился с полудемоном информацией от других групп. Их было немало, и ждали они его. Или того, что мог перед смертью обрушить на головы людей Данте.
Верджил сжал зубы. Чем бы все ни кончилось, молча поклялся он, в огне Данте не умрет. Не доведется охочим до чужих страданий мокрицам смотреть на его агонию и смеяться. Не жизнь, так хоть быструю смерть он брату дать сможет.
С крыши десятиэтажки было отлично видно всю площадь. И эшафот с высоким, покрытым сажей столбом в центре, и уже подготовленное, парадно убранное красным бархатом возвышение для священнослужителей, и охраняемый стоящими через каждый метр арбитрами коридор.
Парил битум, разъедал ноздри удушливым запахом.
Верджил долго сомневался, выбирая, где лучше ждать. С одной стороны, уйти, атаковав процессию в дороге, проще, чем пробиваться через толпу на площади. С другой - именно этого от него наверняка и ждали. Конвой будет максимально усиленный, да и не угадать, как они поедут. Улица Покаяния, которой водят осужденных, узкая, дома на ней стоят вплотную, заблокировать ее с обеих сторон очень просто. Оказаться там под обстрелом крайне неприятно, учитывая, что Данте ему, скорее всего, придется нести. Оставался единственный вариант, и весь расчет у Верджила был на суматоху, которая не без его помощи воцарится во время аутодафе. Будь у него хотя бы еще день, Верджил не преминул бы заминировать площадь, но времени на то, чтобы достать и установить взрывчатку, ему не дали.
Площадь понемногу заполнялась народом. Полудемон, замерев, как поджидающий добычу хищный зверь, неотрывно наблюдал за улицей Покаяния. Обычно перед началом казни она превращалась в живой коридор, забитая теми, кому не досталось места поближе к эшафоту. Сейчас, несмотря на то, что полдень неумолимо приближался, улица была почти пуста.
Казалось, в душном воздухе натянуты тонкие, тихо звенящие от малейшего дуновения ветра струны. Верджил ощущал странную двойственность: предельное напряжение нервов и заученное, привычное состояние расслабленной бдительности. Его пальцы на стволе винтовки медленно сжимались и разжимались. Он жаждал увидеть брата и в глубине души страшился того, каким его увидит. В сердце стальной иглой засело острое чувство неопределенности будущего, словно их судьба зависела от того, какой стороной упадет монета, которую вот-вот подбросит чья-то рука. Верджил чувствовал себя воронкой клепсидры, сквозь которую течет обратившаяся в смолу вода.
- Всем группам, боевая готовность. Конвой в зоне видимости.
- Группа два, видим объект.
- Группа один, видим.
Верджил вдохнул, выдохнул. Моргнул. Всё. Ожидание кончилось. Сейчас он тоже увидит.
Из выплывающих на площадь сервочерепов разносится голос какого-то клирика, зачитывающий обвинение и приговор.
Монета взлетает в воздух.
- Группа три, подтвердите!
- Группа три, видим, - сухими губами прошептал Верджил.
Он действительно видел.
Первым шел, помахивая перед собой курящимся кадилом, священник в белой рясе с золотой аквилой на груди. За ним четверо с посохами, тоже украшенными раскинувшим крылья орлом. Чуть позади следовали по четверо в ряд восемь человек в ритуальной, но сохраняющей функциональность броне и с оружием. И наконец настоящий конвой - полтора десятка спецназовцев в полной боевой выкладке, с опущенными лицевыми щитками шлемов и автоматами наготове. А между ними - окруженный со всех сторон, закованный в кандалы, ведомый двумя конвоирами за прикрепленные к ошейнику цепи, едва переставляющий ноги Данте. Замыкали процессию, симметрично ее началу, еще восемь гвардейцев и пятеро клириков.
Верджил приник к оптическому прицелу.
Данте шел подняв подбородок, словно не слыша, как беснуется вокруг толпа. Его глаза закрывала черная повязка, лицо, бледное и неподвижное, казалось высеченным из мрамора. Ни один человек, никто, кроме брата, не смог бы и заподозрить, каких усилий ему стоило сохранять спокойствие и равнодушно-отстраненный вид, а Верджилу это было до боли очевидно - по тому, как напряженно младший полудемон держал голову, по множеству мелких деталей, которые старший не видел, но чувствовал даже издалека.
"Они не смогли его сломать. Он не покорился, остался собой, несмотря ни на что. Он выдержал, доказал - людям не изменить нас, мы не подвластны им, мы выше их, им нас не понять, а значит, не сломать... Брат мой... Данте. Проклятье, конвой слишком серьезный, да еще этот ошейник..."
Верджил хрипло, коротко выругался. Широкое кольцо на шее Данте наверняка было больше чем просто инструментом унижения или символом вины...
"При нарушении целостности контура он тоже, скорее всего, активируется. Если эту дрянь и снимут, то только перед самой казнью. И конвой как раз окажется на расстоянии, а толпа потеряет рассудок... Все они расслабятся, подумают, что я не пришел, что все кончено. Значит, ждать. Ждать, пока не вспыхнет пламя. Прости, Данте."
Верджил навел прицел на священников в надежде понять, кто из них наиболее опасен, кто способен "творить чудеса волей Императора". Кадилоносец? Третий слева, важный и разодетый богаче других? Высокий и тощий, с веригами на груди? Кто-то из замыкающих? А может быть, это гвардеец или спецназовец? Верджил знал, что всех перестрелять не успеет.
Сотня метров до эшафота. Из летевших над процессией сервочерепов полилась музыка, мрачная и торжественная.
Верджил передвинулся правее. Повел дулом винтовки к возвышению и обратно к процессии, считая удары сердца. Бессознательно, просто по привычке. Окинул беглым взглядом толпу внизу. Люди - люди ли? - выли, раскачивались из стороны в сторону, выкрикивали неразличимые с высоты оскорбления и проклятия, размахивали поднятыми руками, напирали на стоящих впереди, стремясь заглянуть приговоренному в лицо, увидеть его страх, насладиться его отчаянием. Насытить им дикий, страшный голод тысяч пустых бесчувственных сердец и тупых, не приученных и не способных думать голов, тысяч душ, недалеко ушедших от звериных.
Верджил был уверен, что среди гражданских полно переодетых спецназовцев, гвардейцев и еще варп знает кого.
"Это не имеет значения, - с ледяным спокойствием подумал он. - Все решено, и выбора нет. Отступать некуда, это последний шанс."
Двадцать метров до эшафота. Десять. Пять. Процессия разделяется: священники и часть гвардейцев занимают помост, конвой рассредотачивается, остальные гвардейцы и двое конвоиров поднимаются вместе с Данте на эшафот. Ступеньки даются пленнику с трудом, но он не спотыкается и не опускает голову.
Вокруг столба уже сложен костер из цилиндрических топливных брикетов. Самых обычных, по сути, но Экклезиархия любит традиции, и топливные брикеты стилизованы под деревянные поленья.
На высокой ноте обрывается музыка, и площадь, как по волшебству, затихает вместе с ней.
Священник в богато украшенной рясе встает с кресла.
- Убийца, колдун и еретик, - начинает он и запинается, когда Данте безошибочно поворачивает к нему голову и зловеще улыбается. - Вина твоя очевидна, неискупима и тяжела. Признаешь ли ты ее, раскаиваешься ли перед лицом смерти и Всемогущего Императора, Господа нашего и Отца?
- Нет! - В голосе Данте звенит сталь. И отчаяние. - У меня нет господ, а своего отца я не знаю, но это точно не ваш коронованный мертвец!
Толпа взрывается неистовым воем. Святоша безуспешно пытается ее перекричать и только машет рукой.
Монета зависает на долю секунды в высшей точке и начинает падать.
"Конвойные, он, потом Вериги, потом Кадило," - решает про себя Верджил, прижимая приклад к плечу.
Данте сбивают с ног, хоть он и не сопротивляется, притягивают цепями к столбу. Один из конвоиров плещет на дрова прометиумом из серебряной канистры, украшенной вездесущим орлом, и поднимает факел. Другой снимает с Данте ошейник.
Верджил начал стрелять. Оба конвойных упали, факел ударился об пол, рассыпая повсюду искры. Полудемон встал в полный рост, выцеливая клириков. Первый еще падал, когда голову третьего прошила пуля. Верджил выпустил винтовку из рук, обнажил Ямато и телепортировался.
Он вихрем пронесся по эшафоту, несколькими ударами расчистив себе путь. Пули свистели вокруг. Крик, высокий, захлебывающийся, резал уши. Верджил бросился к полыхавшему костру. Расшвырял ногой дрова и наконец-то очутился лицом к лицу с братом.
Монета ударяется о стол, крутится на ребре.
Данте бился в узах, кричал, запрокидывая голову. Одежда на нем горела, волосы тоже. Верджил сорвал с его лица охваченную огнем повязку. Брат открыл глаза. И Верджил дрогнул - во взгляде Данте не было ничего, кроме муки и смертного ужаса. Потом мелькнуло узнавание и с ним - исступленная, болезненная надежда. Но Верджил уже справился с собой. И точным, отработанным движением вонзил Ямато близнецу в сердце.
Катана прошла сквозь плоть как сквозь масло и засела в столбе. Надежда в глазах Данте сменилась непониманием, затем - Верджилу на миг почудилось, что он спит и видит кошмар - смирением. И безумием. Данте коротко застонал и безжизненно поник в оковах.
- Очнись! - рявкнул Верджил, проворачивая клинок. Принял демонический облик, усилием воли создал вокруг себя и брата защитную сферу. Зазвенели, расплющиваясь об нее, пули. Верджил знал, что сфера продержится лишь несколько мгновений. - Позволь демону пробудиться! Восстань, Данте!
Всю свою ярость, всю силу, весь новообретенный страх, всю неистовую жажду воссоединиться с братом он вложил в меч, заставил течь по нему иссиня-фиолетовым потоком, вливаясь в тело близнеца, в его кровь, в его душу.
Данте поднял голову. Его глаза, сплошь алые, отразили пламя костра. Через секунду их собственный свет вспыхнул ярче. Тело младшего псайкера изменилось. Кожа почернела и огрубела, пошла чешуйками. Из черепа выдвинулись мощные изогнутые рога. За спиной распахнулись огромные кожистые крылья, блеснувшие в багровых отсветах; взрывная волна энергии отбросила Верджила на несколько шагов. Одновременно Данте с усилием развел руки в стороны - и разорванные цепи разлетелись картечью звеньев.
Монета останавливает вращение, на верхней грани - решка.
Освобожденный демон протянул руку - и Мятеж откликнулся на зов, послушно лег в подставленную ладонь, впервые приветствуя своего молодого господина во всей его силе, во всем жутком блеске и могуществе.
Данте шагнул из пламени навстречу брату, скаля клыки и не сводя с него глаз.
Все еще только начиналось, но в этот миг Верджил был почти счастлив. Его собственный демон рвался перехватить контроль и не желал ничего иного, кроме поединка с близнецом. Верджил застыл. Воля и разум боролись в нем с демонической природой, повелительно и инстинктивно требовавшей немедленно выяснить единственно возможным способом, кто же из них лучший, кто сильнейший, кто же первый по праву - он или Данте. Кто отныне будет приказывать, а кто - подчиняться, кому носить корону, а кому стоять на коленях.
Данте занес было меч, но вдруг посмотрел в сторону и вместо того, чтобы ударить, стремительно бросился вперед, оттолкнув брата с дороги. Чтобы удержать равновесие, Верджил был вынужден отскочить. Обернулся - и увидел, как Данте одним взмахом клинка разрубил пополам летевшую в него ракету.
На площади Кары Неизбежной царил хаос. Люди обезумели. Кто-то пытался бежать и увязал в толпе, как в трясине, кто-то, внимая надсадным завываниям священников, рвался к эшафоту, готовый отдать жизнь ради уничтожения "богомерзких тварей". Кто-то стрелял. Телепортируясь с место на место, Верджил почти машинально отражал катаной снаряды, убивал одного за другим атаковавших его гвардейцев.
Он отыскал взглядом близнеца.
Данте снес голову очередному врагу и без разбега, одним мощным прыжком перескочил-перелетел на помост. Пластик щепками брызнул из-под когтистых лап, металл прогнулся. Какой-то священник попытался ударить демона навершием посоха. Данте вырвал у него сердце и с кровавым комком в одной руке и Мятежом в другой повернулся к остальным.
- Изыди, демон! - взвизгнул ближайший к нему клирик. - Провались в преисподнюю!
Его фигуру окутало золотистое сияние. Данте пошатнулся. Телепортировавшись, Верджил успел как раз вовремя, чтобы подхватить вернувшегося в человеческую форму брата. Мятеж исчез. Клирик протянул к полудемонам руку в обвиняющем жесте, но Верджил не собирался с ним сражаться. Он пришел сюда за братом.
Перекинув потерявшего сознание Данте через плечо, псайкер прыгнул обратно на эшафот. Вырвал из чьих-то мертвых рук автомат и не целясь выпустил очередь в сподобившегося святости клирика. Взлетел и, расталкивая взмахами крыльев плотный, неподатливый воздух, успел еще увидеть, как на груди священника расцвел красный цветок. Золотой свет померк, и лететь стало легко. Вокруг свистели пули. Верджил даже не уклонялся от них, просто рвался ввысь. Ракеты, хорошо хоть, их было не так много, приходилось разрезать Ямато.
Верджил знал, что с братом на руках, да еще под таким огнем, далеко ему не улететь. Но далеко ему и не нужно было.
Изначально он собирался дотянуть до более-менее чистого пространства и спуститься в ближайший канализационный люк. За пять лет работы наемниками они с братом поневоле неплохо изучили протянувшуюся под городом запутанную систему каналов. По ним Верджил думал повернуть обратно в сторону площади - в той стороне их стали бы искать в последнюю очередь - пройти под ней по хорде и выбраться на поверхность в паре километров к северо-западу.
Однако учитывая разверзшийся на площади хаос, лезть в канализацию Верджил счел излишним. Он приземлился в середине улицы Искупления. В панике бегущие мимо люди даже на него не обратили внимания, так спешили убраться подальше от обернувшегося резней и давкой аутодафе. Верджил кулаком выбил стекло первой попавшейся машины. Разблокировал двери, устроил Данте на заднем сиденье и склонился над зажиганием.
@темы: Портал: Огонь, Уровень 11, "Небо без звезд", Devil May Cry/Warhammer 40000
-
-
05.09.2016 в 17:10Очень зацепили описания переживаний Данте, прямо пропустила через себя все те чувства, которые он испытал, начиная от ненависти, злости, отчаянья до слабой надежды в конце и разочарования. Вообще сложно что-то цитировать в первом эпизоде главы, так как это цельный текст и воспринимается он больше на эмоциональном уровне, его нужно именно прочувствовать, пропустить через себя всю эту боль. И да, я поняла, что именно сделал Верджил в конце эпизода, хотя все равно были какие-то смешанные чувства на тему, что, возможно, он решил просто прекратить мучения брата. Как оказалось, я была не так уж далека от истины - если бы демоническая сущность в Данте не проснулась, все могло бы закончиться довольно печально.
Читая эпизод про Верджила, я, кстати, опять же уловила разницу в характерах близнецов, на которой ты часто (сознательно или нет - я не знаю) делаешь акцент - все же Данте более эмоционален в том плане, что у него эмоции все равно стоят впереди рассудка и холодного расчета. Я не считаю Верджила безэмоциональным, и у тебя в тексте он тоже не такой, но вот разум у него однозначно превалирует над чувствами. И это заставляет им восхищаться, как в этом моменте, когда он увидел брата, которого и не мечтал уже увидеть живым, хоть и надеялся, но все равно продолжал просчитывать все варианты, думать, в ком может проклюнуться божественная сила, в кого стрелять первым. И отдельное спасибо за Верджа-снайпера, я так ждала и дождалась!
Весь финальный отрывок текста, конечно же, читается на одном дыхании, начиная от превращения Данте и заканчивая побегом с места битвы. Опять же экшен-сцены отлично описаны, все хорошо представляется)) Вообще, я всегда считала и считаю, что истинное мастерство автора - это когда ты читаешь и не видишь букв, а одни картинки, персонажей, сцены, словно в кино. Этот текст - именно тот случай, так что, браво!
-
-
05.09.2016 в 21:18если бы демоническая сущность в Данте не проснулась, все могло бы закончиться довольно печально
Как и в каноне, да. )) Но тут было даже опасней, учитывая, что Данте и так был едва жив.
Верджил
Ага, я тебя все-таки перетянула на свою
темнуюсторону перевода имени!я, кстати, опять же уловила разницу в характерах близнецов, на которой ты часто (сознательно или нет - я не знаю) делаешь акцент
Как здорово, что ты это заметила и обратила внимание))) На самом деле, я это наполовину сознательно делаю. ) В смысле, я вижу в характерах близнецов одновременно и похожие черты, и очень разные и могу их логически изложить, но, когда пишу, не задумываюсь над тем, как показать разницу в их восприятии мира, просто пишу так, как ощущаю. )) Поэтому бывает даже сложно переключаться между POVами. Хотя после написания я все же перечитываю и правлю то, что кажется несвойственным персонажу. )
Данте более эмоционален в том плане, что у него эмоции все равно стоят впереди рассудка и холодного расчета. Я не считаю Верджила безэмоциональным, и у тебя в тексте он тоже не такой, но вот разум у него однозначно превалирует над чувствами.
Это очень радует, что ты их такими видишь)) Значит, у меня получилось
это заставляет им восхищаться, как в этом моменте, когда он увидел брата, которого и не мечтал уже увидеть живым
И отдельное спасибо за Верджа-снайпера, я так ждала и дождалась!
Не за что! ))) Мне самой он очень нравится ))
Картинка так и стоит перед глазами, даже жалею, что я не артер и не могу нарисовать.
Еще мне очень понравилась эта символическая метафора с монеткой, была весьма в тему, люблю подобные элементы.
Спасибо! ))
Если честно, это, наверное, моя любимая глава в фике, так что мне особенно приятно, что она вызвала такие эмоции. ^_^ Однако прикол в том, что в какой-то момент (когда глава еще не была написана), я чуть не отказалась от нее из-за того, что мне в ней виделись некоторые логические нестыковки (которые я потом разрулила для себя). И я страшно благодарна evilblackhamster за то, что она настойчиво убеждала и убедила меня эту главу написать, причем с точки зрения обоих братьев - у меня сначала был только POV Верджила. )))
Еще раз огромное спасибо тебе за чудесный отзыв и лестные слова, не могу передать, как мне приятно их читать!
-
-
06.09.2016 в 21:15Как и в каноне, да. ))
Кстати, да.
Но тут было даже опасней, учитывая, что Данте и так был едва жив.
Вот-вот, об этом я тоже думала.
Ага, я тебя все-таки перетянула на свою темную сторону перевода имени!
Ага)) Так быстрее писать, и звучание мне в последнее время тоже нравится больше))
В смысле, я вижу в характерах близнецов одновременно и похожие черты, и очень разные и могу их логически изложить, но, когда пишу, не задумываюсь над тем, как показать разницу в их восприятии мира, просто пишу так, как ощущаю. ))
Это правильно, кмк, и я тоже так делаю))
Значит, у меня получилось
Получилось-получилось)) Ты очень тонко чувствуешь характеры близнецов, и у нас похожее восприятие их характеров))
Однако прикол в том, что в какой-то момент (когда глава еще не была написана), я чуть не отказалась от нее из-за того, что мне в ней виделись некоторые логические нестыковки (которые я потом разрулила для себя).
Надо же)) Я для себя вообще ничего нелогичного не заметила, наоборот, мне кажется, что это очень важная кульминационная глава перед развязкой, к которой и вела большая часть текста, поэтому она просто необходима. Я вот ее очень ждала))
И я страшно благодарна evilblackhamster за то, что она настойчиво убеждала и убедила меня эту главу написать, причем с точки зрения обоих братьев - у меня сначала был только POV Верджила. )))
Теперь и я благодарна твоему соавтору, за что, что уговорила, потому что глава действительно очень хорошая и нужная, и в особенности, с точки зрения обоих братьев - она логически сводит обе их точки зрения, которые до этого были разбиты по главам (это если говорить о построении текста), и на уровне сюжета показывает ситуацию с разных сторон, чем помогает лучше понять чувства и характеры персонажей.
Еще раз огромное спасибо тебе за чудесный отзыв и лестные слова, не могу передать, как мне приятно их читать!
А мне было очень приятно читать твой текст))
-
-
07.09.2016 в 00:20Получилось-получилось))
Ура-ура! =) Не зря, значит, близняшки скушали мой мозг и живут в освободившемся пространстве который год.
Я для себя вообще ничего нелогичного не заметила
Я очень рада, что получилось все логично связать. )) Вообще, на логичности происходящего как вокруг, так и внутри персонажей у меня своего рода бзик. ))
мне кажется, что это очень важная кульминационная глава перед развязкой, к которой и вела большая часть текста, поэтому она просто необходима
Да, мне и самой теперь так кажется, и я без нее фик не представляю теперь. )) Так что evilblackhamster меня прямо-таки от ереси спасла. ))
А мне было очень приятно читать твой текст))